Річниця аварії на ЧАЕС

[jack74]

Ще спогади декількох ліквідаторів (тексту багато)

Чернобыль — трагедия, подвиг, предупреждение

Показати прихований контент  

Когда начали уходить из жизни мои друзья и товарищи по “Союзу “Чернобыль”, я решил увековечить их память и создал музей. Сегодня в музее “Память” насчитывается несколько тысяч экспонатов, и коллекция непрестанно пополняется. Ведется фотолетопись чернобыльского движения. Только за последние три года при постоянном сотрудничестве с екатеринбургской библиотекой Главы города и ее филиалами удалось провести более двух десятков выставок. На эти выставки я приглашаю участников той героической эпопеи, их рассказы о ликвидации и ликвидаторах чернобыльской катастрофы тепло воспринимаются посетителями.

Но устный рассказ, при всех своих достоинствах, недолговечен. И я горжусь тем, что мне удалось сподвигнуть многих чернобыльцев на письменные воспоминания. Эти мемуары — тоже часть музея “Память”. На основе собранных материалов мы подготовили и издали книгу воспоминаний “Чернобыль: чтобы помнили…”, вышедшую к 20-летию катастрофы... Но, разумеется, книга не могла вместить все, да и с момента ее выхода появились уже новые воспоминания чернобыльцев-уральцев. В преддверии очередной годовщины катастрофы на ЧАЭС я рад возможности представить на страницах “Урала” несколько доселе неопубликованных свидетельств.



Василий Рязанцев, 
кавалер ордена Мужества

Сергей Вдовин

Как я провел лето в Чернобыле



Я бы никогда не взялся об этом писать, если бы был уверен, что это сделает кто-то другой. Но годы проходят, уходят люди, которые были очевидцами тех событий, нас остается все меньше и меньше. Я очень удивился, когда понял, что даже участники ликвидации уже сегодня не знают или не помнят, что был такой объект “стена в грунте”, что уж говорить про остальных. Понятное дело, я не претендую на научность анализа или художественную остроту сюжета. Просто пытаюсь зафиксировать на бумаге то, что еще помню на сегодняшний день, чтобы сохранить возможность из маленьких фрагментов воспоминаний сложить общую картину катастрофы глобального масштаба, потому что если об этом забудут (или захотят забыть), то будет опасность снова наступить на ядерные грабли.

Итак, для тех, кто не знает, что такое “стена в грунте” и на кой она была нужна. В ночь на 26 апреля 1986 г. произошел взрыв на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС. Радиоактивное облако, содержащее (по оценкам специалистов) около 8 тонн веществ из взорвавшегося реактора, прошло по территориям разных государств, обогнув землю. Более 100 тонн радиоактивного мусора оставалось под открытым небом в виде остатков 4-го энергоблока. Сохранялась опасность дальнейшего заражения местности. Основных путей такого заражения было два: с ветром и пылью по воздуху и с грунтовыми водами по бассейнам рек вплоть до Черного моря. Второй путь некоторыми специалистами оценивается как более опасный (скорее всего, так оно и есть). В связи с этим принимается решение о строительстве двух объектов: объект “укрытие”, или “саркофаг”, и второй — это “стена в грунте”. Задача первого — изолировать остатки реактора от контакта с внешней средой, второго — максимально снизить возможность попадания радиоактивных веществ из-под блока и с прилегающей территории вместе с водой в бассейны ручьев, рек и т.д. Конструктивно “стена в грунте” представляла собой траншею глубиной 30 метров и шириной около двух, которую по мере прокладывания сразу заливали бентонитом (жидкой глиной), создавая водонепроницаемый замок вокруг территории реакторов. Если про “саркофаг” написано и сказано немало, то про строительство “стены” практически нигде ничего почему-то нет.

Но сперва нужно сказать о МНУ ВО Гидроспецстрой Минэнерго СССР. В составе огромного всесоюзного объединения (ВО) была маленькая автономная организация — монтажно-наладочный участок (МНУ), где работали около 30, смею надеяться, очень неглупых мужиков, а также был свой начальник с печатью и секретарша с бухгалтером. Работа у них была несложная: мотаться по просторам бывшего СССР и, где какое железо на участках не работает (от телефона в кабинете местного начальника до, к примеру, карьерного экскаватора или подъемной машины на шахте), сделать так, чтобы все крутилось и функционировало. Если учесть, что сплошь и рядом не то что комплекта документации, а и схемы хоть какой на участках было не найти, а также добавить продукты жизнедеятельности наших НИИ, которые даже теоретически были неработоспособны, то получалась у этих мужиков не жизнь, а сплошная “малина”. Мужики, как я уже говорил, были неглупые, в основном с высшим образованием, даже кандидаты технических наук попадались, короче, наладчики: электрики и механики. А меня к себе взяли (я вообще-то инженер по радиоэлектронике), потому как даже на экскаваторах и шахтных подъемах стали появляться полупроводниковые схемы и с ними стали появляться проблемы. И вот громыхнул Чернобыль, и нас стали туда посылать в командировки. Понятное дело, когда кто возвращался, все спрашивали: как там да что там, а они в основном отмалчивались, мол, кормят и платят неплохо, а остальное сам увидишь, если поедешь. Правда, вид у них был какой-то немного странный. В конце июля 1986 г. подошел и мой черед. Командировки получили втроем: я, мой надежный напарник механик Михаил Афанасьев и Вася Медведев (по кличке, естественно, “Медведь”).

/…/ От Киева до Чернобыля добирались мы по реке. Места, надо сказать, там сказочные. Тепло (август же), по берегам пляжи песчаные, сосны… Просто рай на земле какой-то. Правда, местные товарищи нас предупредили, что с собой ничего не брать, т.к. вывезти из зоны обратно не получится (кроме денег и документов). По прибытии нас переодели во все белое: белые штаны, белые робы, белые колпаки, белые намордники. То ли повара, то ли врачи, то ли ангелы… Потом нас привезли в бывший профилакторий на окраине Чернобыля. Предложили располагаться и подождать, когда наши приедут с работы и введут нас в курс дела. А чего располагаться, когда у нас ничего нет, кроме пакетов со штанами и ботинками. Миха предложил на разведку сходить, посмотреть, где тут что. Сказано — сделано, пошли. Окраина города, дома одноэтажные, сады, огороды. Через заборы видно, что двери нараспашку, и, похоже, народ тикал, кто как был: все разбросано — трусы, носки, чемоданы, игрушки. А вокруг ни души. И мы все в белом, как привидения, — друг от друга шарахаемся… Мы, конечно, и раньше заброшенные деревни видели, но все равно слегка не по себе стало. Немножко еще походили, вернулись обратно. Тут и наши подкатили, появился Борис Железняк, сходу начался инструктаж: машина наша (“УАЗ”-фургон), рулит, кто умеет, — ГАИ нет, только спецмилиция и посты дозиметристов; первые имеют приказ стрелять по мародерам, вторые нашу машину не пропускают, т.к. она у них звенит так, что приборы зашкаливают. Посему в машине иметь пару ящиков “боржоми” для взяток дозиметристам. Мыть машину бесполезно, другую не дадут, где брать “боржоми” — он покажет. Воду пить — только минералку из бутылок, есть — только то, что в столовой. Основная работа на “Касаграндах”. Это универсальный агрегат, который может быть на колесном или гусеничном ходу. В зависимости от навесного оборудования может использоваться как трактор, экскаватор, грейдер, бурстанок, траншеекопатель и т.д. Итальянцы от гарантийного обслуживания отказались. Есть документация на итальянском, обозначения в схемах с нашими не совпадают. Итальянский никто не знает? Значит, все как обычно: железо должно крутиться. /…/ Есть еще железнодорожный траншеекопатель. Здоровенная дура, которая передвигается только по рельсам. Копает мелко. Рельсы положили, но они перекособочились практически сразу (на мягкий грунт рядом с ямой их и класть смысла не было). Что с ними делать — решают наверху. Скорее всего, отправят на металлолом. Кроме основных задач могут быть дополнительные, которые появляются в основном при приезде больших начальников (это нечасто и недолго, но бывает). Решаем проблемы по мере их поступления и без базара. Осталось добавить, что запчастей практически нет, т.к. два отличных ремонтных контейнера с комплектами запчастей для “Касаграндов”, включая набор малогабаритных станков и магнитол, разворовали еще до нас. Придется обходиться тем, что сможем найти. Таблетки-накопители носим на одежде, вечером сдаем дозиметристу и получаем новые. Примерно такой вот получился вводный инструктаж… /…/

Странная вещь человеческая память. По прошествии времени какие-то моменты в ней остаются четкими и яркими, как будто это было только вчера, другие словно подернуты дымкой, а что-то и вовсе пропадает и неожиданно может возникнуть снова. Наверное, нет смысла пытаться восстановить события день за днем по прошествии более двух десятков лет. Поэтому попробую остановиться на более-менее ярких (с моей точки зрения) эпизодах нашей чернобыльской эпопеи.

Точно помню, что постоянно хотелось спать. То ли дело в хроническом недосыпе, то ли еще в чем, но стоило зафиксироваться в неподвижном положении, как глаза закрывались сами собой. Работа шла своим чередом. “Касагранды” стояли рядком вдоль траншеи на расстоянии 50–100 м друг от друга. Всего их было то ли 10, то ли 12. Все вокруг по щиколотку залито жидким бентонитом. Если встать лицом к этой шеренге, то (говоря языком военных) правый фланг почти упирается в развалины 4-го блока, а слева виден рыжий лес. (Для непосвященных: рыжий лес — это след радиоактивного облака. Там, где оно прошло, все живое сгорело, но не обуглилось, а завяло и засохло, и кусок леса стал рыжим.) Сама траншея отмечена вешками, чтобы было видно, где глубина глиняной жижи увеличивается до 30 м. Для меня главная неприятность “Касаграндов” заключалась в том, что основная электро-электронная начинка находилась у них в коробах под брюхом. Решение технически разумное, т.к. позволяет освободить площадь кабины и сделать ее более комфортной и просторной. Но подозреваю, что ремонт у итальянцев производится в оборудованных мастерских, где из освещенной ремонтной ямы, в которой тепло, светло и сухо, ковыряться в этих коробах — одно удовольствие. А вот что такое ремонт в полевых условиях, да еще с болотно-глиняными нюансами... Набиваешь карманы всем, что может потребоваться для ремонта. Ныряешь пузом в грязь и ползешь по направлению к этим самым коробам. Потом изворачиваешься червяком, чтобы оказаться лицом к лицу с “противником”. Ощущение грязевых ванн становится все более и более проникновенным, и все бы ничего, если бы в новом положении грязь с днища машины не шмякалась в морду, норовя залепить глаза. Дальше надо взять в зубы фонарь. Оказывается, сделать это невозможно, т.к. рот закрыт намордником (бумажно-марлевым респиратором, который строго-настрого приказано в рабочей зоне не снимать). Правда, в процессе этого елозания он уже прекратил выполнять функции респиратора, превратившись в гибрид кляпа с глиняно-марлевым компрессом, и сместился в направлении глаза и уха. Рвем его завязки, стараясь не потерять колпак с головы. Наконец берем фонарь в зубы, ощущаем во рту специфический вкус жидкой глины и, не имея возможности ни плюнуть, ни матюкнуться вслух (рот уже занят), бодро приступаем к работе. Откручиваем болты, открываем короб и начинаем уже подрагивающими от напряжения руками тыкаться по контактам, стараясь не перемкнуть соседние, что, учитывая высокую плотность монтажа, и сидя за столом, не всегда бывает просто сделать. Главное, ничего не уронить — т.к. в этих хлябях что с возу упало…

Чтобы дальнейшее изложение было понятно, надо кое-что пояснить. Например, то, что ваш покорный слуга является потомственным офицером и в свое время окончил высшее военное училище. Военных у нас готовили на совесть. По “Защите от оружия массового поражения” (была у нас такая дисциплина) занятия вел подполковник по кличке “Экскаватор” (видимо, по форме челюсти, слегка напоминавшей ковш). Знания он нам вкладывал не только в голову, но и в печень, и во все прочие органы, где эти знания могли задерживаться. Так что тему “Действия личного состава на территории, подвергшейся радиоактивному заражению” я помнил если не дословно, то очень близко к тексту. И я знал, что у личного состава, действующего на зараженной территории, должны быть ИДП (индивидуальный дозиметр прямопоказывающий), дабы при резком нарастании этой самой дозы была возможность принять неотложные меры. А на нас цепляли какие-то таблетки, как бы накопители (которые ни прямо, ни криво ничего не показывали), да еще после ужина надо было тащиться к дозиметристам и стоять в очереди, чтобы эту таблетку сдать и взять следующую. И уж совсем было непонятно то, что дозиметрист, сидя за столом, спрашивал фамилию, организацию, добросовестно записывал, а дальше писал циферку — несколько ноликов и чего-нибудь еще, после чего смахивал эту таблетку в ящик стола в кучу таких же. Во время этой процедуры сама таблетка ни в какой прибор не попадала и на вкус, цвет или запах не оценивалась. Короче, никак она в процессе не участвовала.

В первый день я просто не обратил на это внимания — как все, так и я. На второй появились смутные сомнения, и я начал вспоминать своего преподавателя по ЗОМП (защита от оружия массового поражения). На третий я поделился своими сомнениями с Борисом Яковлевичем Железняком, замом старшего прораба и нашим непосредственным начальником. Он отреагировал очень быстро: “Твои предложения?” Я примерно такой реакции и ждал (мы с ним вообще хорошо понимали друг друга), а предложение напрашивалось само собой. Вокруг полно вояк, и любой взводный за бутылку даст тебе на денек попользоваться целую коробку ИДПшек, а уж один карандашик — поди, и даром получится (ИДПшки по внешнему виду на карандаш или авторучку похожи). На том вроде бы разговор и закончился, а уже на следующий день в нагрудном кармане Бориса торчал ИДП, а так как он действительно похож на авторучку, внимания никто из наших не обратил.

Как я уже говорил, с запчастями были проблемы, а в округе было много чего брошенного, в том числе и всякой разной техники, которая могла пригодиться для дела. /…/ И случись же так, что нас понесло в сторону Припяти. За рулем сидел Мишка, Борис рядом. Через несколько минут ходу Борис первый раз посмотрел в ИДП, зажав его в кулак. Я сидел сзади и по мере возможности наблюдал за действиями и выражением лица начальника. Лицо это особой радости не выражало. Мишка поинтересовался: чего это такое у Бориса? Боря без заминки ответил, что это авторучка с голой бабой, а на Мишкину просьбу посмотреть — посоветовал ему смотреть на дорогу. Когда показалась “колючка”, которой по периметру была огорожена Припять, Боря опять посмотрел в ИДП. После этого, как он ни скрывал, на лице его явно отразились озабоченность и тревога.

— Миша! Быстро разворачиваемся и едем обратно! Я совсем забыл!…

Мишке погонять на машине — это только дай. Обратно мы не ехали, а летели, выжимая из “УАЗа” остатки его ресурсов. Вечером я не удержался — отвел Бориса в сторонку и спросил: “Сколько там было?” В ответ Борис попросил меня никому ничего про эту историю не рассказывать. Потом помолчал… И добавил: “Много… Очень…” Потом мы посмотрели друг другу в глаза — говорить было нечего.

Не могу сказать, что я испугался или занервничал. Подумал о работягах, которые вешали эти треклятые таблетки на самый низ штанины (чтобы она побольше радиации насосала, а им потом за это больше льгот дадут). Потом была мысль, что там, где работали “Касагранды” (и где мы проводили основную часть времени), дозиметристы появлялись — может, они хотя бы обобщенный усредненный контроль вели… Ведь до реактора сотня-другая метров… В противном случае получалось, что всех нас списали заживо?! Но вот об этом думать не хотелось совершенно. Ведь пока все было нормально.



Как нас “шлепнули” с вертолета



Непосредственно при въезде на территорию АЭС стоял пост дозиметристов. С утра, когда мы ехали на работу, перед постом транспорт останавливался, и иногда получалась небольшая очередь из машин. Первые дни всем было интересно, и народ с любопытством таращился в окна. Интереснее всего было наблюдать работу вертолетчиков. Основных видов работ у них было два. Первый — катать над развалинами реактора больших ученых, чтобы полюбовались на плоды трудов своих. Другой вид работ был еще интересней. К вертолету привязывали тросом огромный бидон крышкой вниз. Размером он был, пожалуй, побольше, чем бетономешалка на грузовике. Вертолет зависал над реактором (тем, что от него осталось), и из этой бочки, висящей ниже вертолета метров на 50 –100, выливалась, как из ведра, какая-то гадость. В то утро мы, как обычно, остановились перед постом. Интерес первых дней уже несколько поостыл, и я понемножку кемарил, уютно устроившись на сиденье. В этот момент произошло нечто, что и описать довольно сложно. Сначала раздался звук, похожий на шипение утюга с отпаривателем, только гораздо более сильный. Потом что-то похожее на глухой хлопок, словно лопается надутый пакет, если в пакете была дырка (только тоже гораздо сильнее). После этого машину прилично качнуло, и наступил полумрак. Первая мысль была, что нам кто-то наподдал сзади. Но сквозь стекла задних дверей ничего, кроме пустой дороги, было не видно. А вот с лобовыми стеклами было явно что-то не так. Ощущение было такое, что кто-то накинул снаружи почти непрозрачное покрывало. Мы дружно полезли на выход. /…/ Весь передок машины представлял собой довольно занятное зрелище. Было похоже, что на него кто-то прилепил гигантскую жвачку. Непосредственно перед машиной на дороге было большое пятно, на вид той же консистенции. Мишка задрал голову вверх, я последовал его примеру: там стрекотал удаляющийся вертолет. Кое-что стало проясняться. Похоже, бравые ребята вертолетчики перепутали нашу машину с четвертым блоком, куда они должны были эту гадость выливать. А может, просто у них шутки такие? (Как это могло получиться на самом деле, я узнал гораздо позже, когда лежал в одной госпитальной палате с пилотом вертолета, который одновременно с нами был в Чернобыле. Мы с ним долго обсуждали: мог ли это тогда быть его вертолет? Но это уже тема другого рассказа.)

А пока нам надо было как-то ехать дальше. В таких случаях за дело брался Миша. Сначала он попробовал щепочкой поковырять по лобовому стеклу. Ничего из этой затеи не вышло — твердеющая “жвачка” к стеклу прилипла намертво. Тогда вопрос решился просто и быстро. Миша сел на сиденье водителя и двумя ногами уперся в лобовое стекло. Дальше мы поехали с ветерком. А т.к. у Бориса (он за рулем) были очки — то никто особых неудобств не испытывал. Народ с любопытством посматривал на диковинное транспортное средство. Передок был как бы из пластилина, а через дыру в этом пластилине торчала физиономия Бориса в очках, наморднике и белом колпаке. Эх, жаль, у нас фотоаппарата не было!



Как мы ездили к теще



Знаете, какой вопрос мне задавали чаще всего после Чернобыля? Ни за что не угадаете! “А правда, что в Чернобыле бесплатно водку давали?” Пользуясь случаем, отвечаю: “Нет, неправда”. И купить было негде. Уже потом я сам узнал, что у начальников разных организаций свои закрома были по линии всяких ведомственных торгов, а для простого народа — ни-ни… Но народ, естественно, сориентировался и доставал по-разному. Чаще всего привозили с собой те, кто приезжал. Собственно, с этой темой и связан последний курьезный эпизод.

Наш начальник не находился с нами постоянно. Он то приезжал, то уезжал. Единоначалие вещь нужная, особенно в экстремальных ситуациях, но в отсутствии начальника тоже есть свои плюсы. Так вот, когда мы очередной раз осиротели и перешли на режим самоуправления, к кому-то из наших подкатили знакомые мужики из местного, чернобыльского, участка Гидроспецстроя. Смысл дипломатического визита сводился к тому, что у кого-то из их коллег намечался день рождения, и было у народа непреодолимое желание это дело отметить. Но не было возможности по вышеизложенным причинам. Однако был план. У одного из участников переговоров, как выяснилось, теща проживала в деревне, аккурат на границе 30-километровой зоны. Как они объяснили — колючка ограждения этой самой Зоны проходила точнехонько по краю деревни, и сразу за колючкой начинались деревенские огороды. А разведка (в смысле — тот же зять) доложила, что деревню эвакуировали срочным порядком (для меня было сюрпризом, что эвакуация проводилась и за пределами Зоны), но куда-то недалеко, так что наш разведчик умудрился с любимой тещей повидаться. Она ему со слезами на глазах призналась, что самое ценное она спасти не смогла. Да еще попросила зятя по возможности присмотреть за хозяйством. Очевидно, что женщина находилась в состоянии сильнейшего стресса. При других обстоятельствах она бы под страхом смертной казни не призналась бы, что у нее в погребе стоят две десятилитровых фляги отборного самогона. Да еще кому?! Получалось, козла попросили охранять огород… Те, кто жил в деревне, знают, что любое спиртное приравнивается к валюте, только жидкой. Вспахать — пузырь, дрова поколоть — два, крышу покрыть… навозу привезти… и т.д. и т.п. История нам открыла тайну клада. 20 литров — это уже не шутки! Сам зять был прописан в этом доме — он продемонстрировал свой паспорт — и, если бы не Чернобыль, никогда про этот клад и не узнал бы. Первый вопрос, который возник с нашей стороны, — по мародерам стреляют сразу или сначала паспорт спрашивают? Вопрос был актуальным, т.к. в народе упорно ходили слухи, что сразу после начала эвакуации мародерство, мягко говоря, имело место быть. По поводу чего и был отдан приказ милиции стрелять на поражение, и пару мужиков вроде бы таки завалили. Но все это особо не афишировалось и больше гуляло на уровне слухов. Впрочем, при мне случаев мародерства уже не было.

В ответ на наши сомнения оппоненты привели свои весомые доводы. Что из этой деревни у них не только этот зять. И они там сто раз уже были. И милиции никакой там не видели. И что если стреляют, то в Зоне — а там если и поймают, то человек же к себе домой пришел, и паспорт у него имеется. И вообще, если бы не отсутствие на данный момент у них транспорта, они бы с нами и разговаривать не стали. Вроде бы аргументы выглядели убедительно, и откровенного криминала не просматривалось. Ключевым звеном в поисках клада становилась наша машина. Значит, можно было поторговаться. Мы предложили наше участие в деле и транспортные услуги всего за 50% — т.е. по-братски. Товарищи покочевряжились, но согласились. Выезд наметили на девять вечера. После того как договаривающиеся стороны пожали друг другу руки и разошлись, мы еще посовещались и решили, что наших будет трое (местных двое), на случай, если у них возникнет желание пересмотреть договор в одностороннем порядке, да и если толкать придется — пять человек лучше (“УАЗ” — не “Жигули”). Нас в то время было пятеро, значит, двое оставались на хозяйстве для подстраховки. За полтора-два часа рассчитывали обернуться. Согласно достигнутым договоренностям, в 9 вечера отправились в путь навстречу заветному кладу. Мишка сидел за рулем. Дорога пустая. Вечерело. Разговор сам собой зашел о шитиках. Тут надо опять делать отступление, чтобы было понятно. “Шитик” — это уникальное, чисто чернобыльское слово. Ни до, ни после я его нигде не слышал. Грубо говоря, это был синоним слова “рентген”. В более широком понимании — это обобщенное название всего комплекса вредных воздействий на человеческий организм, имевших место быть в Зоне. Отсюда и поговорка (тоже чисто чернобыльская): “Или шитиков нахватался, или что-нибудь съел.” Так говорили, когда у человека начиналось головокружение, тошнота… В Зоне таких, как правило, больше не видели. Высокоинтеллектуальная дискуссия возникла на тему: “Могут ли быть шитики в самогоне, стоящем в глубоком погребе?” Тема вызвала оживленную дискуссию, в результате которой получилось два научно обоснованных вывода. 1. Если самогон ядреный, то он сам по себе сильнее всяких шитиков. 2. Глубокий погреб по своим защитным свойствам не уступает другим известным науке бомбоубежищам. Соответственно шитики туда не пройдут! Споры могли бы и продолжаться, но в этот момент машина остановилась. Раздался Мишкин голос: “Мужики, давай-ка поглядим, чего тут”. Все вылезли из машины. Наступили сумерки, но видимость еще была вполне приличной. Поперек дороги были ворота, сваренные из уголка и опутанные колючей проволокой. Вправо и влево от ворот шла изгородь из той же колючки, насколько хватало видимости. По части пейзажа и справа и слева простирались поля, но это сейчас мало кого интересовало. На воротах висел внушительного вида замок. Дальше по дороге, за колючкой с воротами, поля продолжались. “Ребят, может, ну его?!” — это была Васина реплика. “А где огороды с погребами?” — это уже Мишка обращался к местным. — “Да мы еще не доехали… Не было тут раньше этого… Тут езды осталось минут пять… Деревня сразу за полем… А слева лес будет… ”

Я подошел к воротам вплотную — прикинуть наличие сигнализации. Я уже говорил о своем армейском прошлом — кроме всего прочего, оно включало и командование караулами разных назначений и масштабов. На одном из столбов, на которых висели ворота, была полочка с козырьком, а на ней стоял полевой армейский телефон. От него тянулись провода. Других признаков наличия сигнализации было не видно. Воображение тут же нарисовало грибок с часовым, но такового, слава богу, не наблюдалось. А наблюдалась, при ближайшем рассмотрении, очень интересная вещь — столь внушительный на вид замок висел на одной проушине. Проще говоря, ворота были открыты. “Эй, народ! Мы тут будем торчать, как тополя на Плющихе, или дальше поедем? Ворота открыты! ” Стихийно начатый несанкционированный митинг тут же закончился. Мишка подошел ко мне, и вдвоем мы распахнули ворота. Все загрузились в машину, еще немножко поспорили — стоит ли включать фары, т.к. уже основательно стемнело. Большинством голосов решили ехать со светом. Мне это не понравилось, но пришлось согласиться с большинством. Да и перспектива влететь в кювет тоже выглядела не очень привлекательно. В общем, шансы все увеличивались, а бриллиантов пока было не видно. Двинулись дальше.

Вскоре по левой стороне дороги начался лес. А правее за полем обозначились в лунном свете силуэты деревенских домов. Все! Приехали! Дальше пешком.

Опять завязалась дискуссия — прятать машину в кусты или оставить на дороге. Решили развернуться и встать на обочине в тени деревьев. Вроде и не прячемся, но и не на виду. Местные диверсанты пошли вперед краем леса, вдоль дороги, и быстро исчезли из виду. Мы остались ждать у машины. Ждать было муторно и тревожно. Откуда-то со стороны деревни послышался звук мотора и быстро затих. Покурили. Звуки ночного леса к разговорам как-то не располагали. Прошло минут сорок. Неожиданно на противоположной стороне дороги, со стороны поля, возникли два силуэта. Ускоренным шагом они пересекли дорогу и оказались рядом с нами. “Ну, как?!” — полушепотом выдохнули мы.

Хотя и так было уже все более-менее ясно. Наши десантники были, как и положено, все мокрые и грязные, но вот руки у них были пустыми. Новости, которые они нам сообщили, были плохие и очень плохие. Дом тещи уже обчистили до нас. Причем капитально — с чердака до погреба. Все перевернуто вверх дном. Пресловутого самогона и след простыл. По деревне шарятся вояки на БМП. То ли ищут кого, то ли просто патрулируют. Пришлось ползком, огородами. Короче, надо валить отсюда по-шустрому. И в этот момент возник ослепительный свет. Он был настолько ярким, что казалось, слепил даже через закрытые глаза. “Стоять, не двигаться! Стрелять будем!” — прогремело через мощный матюгальник. И тут же прогремела очередь. Мы все стояли, позорно повернувшись спиной к противнику. Смотреть на источник света было невозможно. Темноту ночного неба прорезали светящиеся черточки трассирующих пуль. Слышны были противный шипящий свист и шорох опадающих, срезанных пулями листьев и веток. “Пулемет. Слишком басовито для автомата. Значит, БМП, — непроизвольно подумал я. — Хоть бы не молодые бойцы — эти с перепугу могут дров наломать”. Хотя, судя по тому, как близко над головами прошла предупредительная очередь, — стрелял человек опытный. Во всяком случае, можно было на это надеяться. Появилась шальная мысль нырнуть кувырком из полосы света за машину, и дальше можно было бы скрыться в лесу… Но от нее сразу пришлось отказаться. Я-то, может, и ушел бы, но что потом? Да и вояк такой кордебалет мог вполне спровоцировать на открытие огня. “Вась, — почти ласково предложил я, — попробуй сходить к ним договориться” — “А почему я?”. — “А потому, что этих грязно-мокрых показывать вблизи нельзя. Ишаку же понятно, где они так изгваздались. Вояки, судя по всему, держат периметр снаружи — значит, в Зону соваться, скорее всего, не будут. А мы заблудились в темноте и едем обратно”. — “А чем докажем?” — “А на тебе этикетка висит, не забыл?” (У нас у всех на куртках висели пропуска в виде бейджиков, закатанных в пластик. Этот пропуск в Зону и по сей день хранится у меня.) /…/

Вася повернулся, одной рукой прикрыл глаза, чтобы видеть хотя бы то, что под ногами, другую поднял вверх (типа он сдается, хотя никто его об этом не просил) и пошел навстречу ослепительному свету. Опять началось томительное ожидание. Прошло не менее получаса по моим ощущениям. Потом свет погас, глаза никак не хотели привыкать к темноте, Васьки все не было. Наконец показалась фигура, шагающая в нашу сторону посередине дороги. Это был Василий. — “Ну, что?!” — “Они записали все наши фамилии. Сказали, что завтра нас всех если не посадят, то уволят — это точно”.

Со стороны деревни раздался звук двигателя и стал, удаляясь, затихать. В гробовом молчании Мишка сел за руль, все остальные в кабину. Двинулись в обратный путь. Но оказалось, что наши приключения еще не закончились. Когда подъехали к воротам с телефоном — они оказались не просто закрыты, но и заперты на замок. Кто-то успел отрезать нам путь к отступлению. Очередной раз посовещавшись, мы решили попробовать действовать мирными средствами. Т.к. телефон был ближе к моей специальности, получалось — мой выход на сцену. В свете фар я подошел к аппарату, снял трубку, поднес к уху. Фон в трубке был — значит, линия была куда-то подключена (знать бы еще, куда). Поалекал, покрутил ручку, еще поалекал. Отвечать мне никто не собирался. Если на том конце провода и был какой-нибудь караул, то там все спали достаточно крепким сном. Подошел Миха. — “Ну, чего?” — “Да ничего хорошего. Тишина. Нужны радикальные меры, но по возможности аккуратно. Таранить машиной здесь не пойдет: ворота с забором покорежим, шума будет больше, чем от всей нашей поездки, да и колеса об колючку попротыкаем. И придется пешком идти. Давай, твоя очередь!”

Мишка подошел к машине и стал греметь железками в поисках подходящего инструмента. Нашел самый подходящий — кувалду. После третьего или четвертого удара путь был открыт, хотя замок и проушины для дальнейшей эксплуатации стали явно непригодны. /…/ Как ни странно, до базы мы добрались благополучно.

Ни на следующий день, ни позже никаких последствий наша диверсионная вылазка не имела.



Эпилог



За мужество и героизм нам всем вручили грамоты от имени правительства, памятные знаки и удостоверения, дающие право на льготы на всей территории Союза. Бессрочные. Был принят специальный закон, по которому нам полагалась куча всяких льгот, включая квартиры, дачи, машины, участки. Пенсия с 50 лет. Причем весьма приличная. А уж если, не дай бог, что со здоровьем — то вообще получалось, что вся медицина будет за меня стоять горой. А при инвалидности и того больше… Я, наивный, поверил, что при любом раскладе старость у меня обеспечена. Бесплатный санаторий, бесплатные лекарства… Два года простоял в очереди “без очереди” на квартиру. Квартиру не дали в связи с прекращением строительства и началом перестройки. Пару раз таки съездил в санаторий: в ноябре. Простудился. Последние три года (2006–2009), после приказа Минздрава, который признали незаконным, направление получить не удается. (Вроде бы и не отказывают, но и не дают под разными предлогами.) Остальная медицина — это тема для отдельного рассказа. Пенсия чуть больше учительской, с учетом выплат за вред здоровью. Когда оформлял пенсию и инвалидность (скорее не оформлял, а добивался), пришлось доказывать, что я вообще в Чернобыле был. /…/

Впрочем, будучи в санатории, я с большим удивлением узнал, что чернобыльцы бывают разные. Со мной жил гражданин, как выяснилось, тоже чернобылец. Прораб из Минатома. Он полгода просидел на складах в Иванково в 1987 г. (кому интересно, можете посмотреть на карте — это почти посередине между Киевом и Чернобылем), выдавал наряды на работу и занимался вещобеспечением. И что интересно, в санаторий он ездил два раза в год и все льготы имел по полной программе. Новую квартиру отдал сыну, сам жил на благоустроенной даче в ближайшем Подмосковье (тоже полученной по чернобыльской линии), машина из того же набора, поликлиника ведомственная и т.д. и т.п. И медалей — полна грудь (фото показывал). Да и пенсия раз в пять больше моей. Чудные дела твои, господи… А наш МНУ на волне перестройки попросту потеряли. Когда я пытался наводить справки, в Гидроспецстрое мне ответили, что в начале 90-х (я к тому времени уволился и ушел на другую работу) МНУ отделился от Гидроспецстроя, и никаких документов не сохранилось. Ни списков, ни копий — вообще ничего. Представления написать — и то было некому и не на кого. Поиски в архивах тоже почти ничего не дали. Правда, один из архивов подтвердил, что в Чернобыле, в 30-километровой зоне, я все-таки был. А то я уж и сам начал сомневаться: может, это все мне приснилось в кошмарном сне…

Что касается остальных героев рассказа. Саша Ногинец — он приехал нам на смену, и это была его вторая командировка в Зону, в начале 90-х умер от онкологии головного мозга. Миша Афанасьев попал в аварию, долго лечился. Теперь все проблемы со здоровьем врачи списывают на эту самую аварию. Не может даже инвалидность получить (хоть жалкие, но все же деньги). Боря Железняк и Вася Медведев, по моей информации, уехали на постоянное жительство в Германию — может быть, хотя бы у них все в порядке. Попытки узнать что-либо про остальных сотрудников монтажно-наладочного участка Гидроспецстороя, принимавших участие в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы, никаких результатов не дали. Как у нас водится, нет людей — нет и проблем. Сам я — инвалид второй группы. Писать эти строчки получается с трудом — плохо работают и быстро устают глаза. Впрочем, то, что было после Зоны, — это тема отдельного рассказа. Бог даст, еще получится написать, а то некоторым господам уж очень хочется на Чернобыле и чернобыльцах поставить точку. Не дождетесь!

Владимир Заварзин

Исповедь



Когда мы узнали, что на Украине — на Чернобыльской АЭС, произошла крупная авария, то на всех предприятиях страны начали записываться добровольцы для участия в ликвидации этой аварии. У нас на работе люди тоже требовали, чтобы их непременно отправили с первой партией добровольцев. Сформировали бригаду из 53 человек, и на самолете спецрейсом мы в середине мая вылетели из Свердловска в Киев. Когда прилетели в столицу Украины, то там было относительно спокойно. Правда, чувствовалась какая-то напряженность, но паники уже не было. Улицы города постоянно мылись поливочными машинами. Тротуары и фасады домов поливали из шлангов дворники. В магазинах все витрины были закрыты целлофаном. Я бывал в Киеве и раньше, он всегда поражал своей величественной красотой, приветливостью и доброжелательностью народа. Но сейчас мы были поражены, увидев этот красавец город плотно закутанным в целлофан. В Киеве нас переодели и на автобусах отправили в Чернобыль. Прибыли мы на бывшую базу отдыха киностудии им. Довженко, что по прямой примерно 3–4 км от станции. Там стояло несколько дачных домиков, а нас приехало отовсюду несколько сот человек. Спали, кто где пристроится. Порой один матрац доставался на 3–4 человека. Матрацы расстилали прямо в палатках на землю. Кормили нас из солдатской полевой кухни. Кормежка, прямо скажу, отвратительная. Но несмотря на все неурядицы и неудобства, люди не роптали. Все были поглощены задачей как можно скорее ликвидировать эту грозную опасность, нависшую над Родиной.

Около 3-го блока был вырыт котлован. В нем стояли два японских станка горизонтального бурения. Вот этими станками и бурили скважины под 4-й блок, чтобы по ним пропустить трубы с жидким азотом для охлаждения основания разрушенного реактора. Но вскоре поступил приказ об отмене буровых работ. Что-то не заладилось с бурением. Поступил приказ передать работы Министерству угольной промышленности, то есть шахтерам. Наше Министерство транспортного строительства — те же шахтеры, мы метростроители, но “умные головы” взяли и отправили нас домой. Так что в первый раз я, не успев толком начать работать, был вынужден уехать.

В октябре 1986 года меня вызвали в военкомат и сообщили, что призывают на спецсборы для ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. В октябре мы уже были на сборном пункте, где формировался воинский эшелон. Через два дня эшелон отправился по назначению. Ехали мы весело, как-то не чувствовалось в людях боязни за свою жизнь. Хотя всем нам было уже за 30 лет и мы знали и понимали, сколь грозная эта ядерная чума.

Поезд шел практически без остановок. Останавливались только для смены локомотивов и дозаправки вагонов водой. Через несколько дней мы прибыли на станцию в Гомельской области, разгрузились и машинами прибыли в полк. Полк дислоцировался в самой Зоне во временном палаточном городке. До станции от полка по прямой было 17 километров. Нас разбили по подразделениям. Я попал в 3-й батальон. В нем в основном сосредоточена вся техника полка. Меня закрепили работать на автокране. Уже на второй день несколько подразделений полка, в том числе и я, выехали на станцию. Там мы занимались очисткой берега реки Припять от зараженного грунта и мусора. Реактор еще не был закрыт саркофагом. Работали мы рядом со станцией по 4 часа в сутки. Дозиметров у нас не было, и какой-либо спецодежды тоже не было. Проработали мы там два дня и поставили нам дозу облучения по 3 рентгена. Это притом что не закрытый реактор рядом, и нет совершенно никакой защитной спецодежды, кроме марлевого “лепестка” на лицо и рукавичек.

Так началась моя вторая чернобыльская эпопея. После этого мы занимались дезактивацией населенных пунктов. Но это был мартышкин труд. После обработки деревни нашу работу принимала комиссия. Фон резко падал, но через несколько дней он снова поднимался. Ветер делал свое дело: разносил с полей и лесов радионуклиды, и фон в уже обработанном селе снова поднимался. Некоторые населенные пункты мы обрабатывали по нескольку раз. И все равно позже многие из деревень стерли с лица земли бульдозерами. Занимались мы также благоустройством своего городка. Достраивали клуб, начатый нашими предшественниками, благоустраивали территорию городка и парка техники.

В декабре полку поставили задачу по дезактивации крыши 3-го блока. 3-й и 4-й блоки стояли стена в стену. Поэтому при взрыве 4-го блока крепко досталось и 3-му блоку. На крышу блока полетели обломки бетона, обломки стержней топлива, обломки самого реактора. До нас там уже поработали роботы. Но роботы электронные, а электроника от радиоактивного излучения быстро выходила из строя. Поэтому без рук человеческих было просто не обойтись. Сначала работал один батальон, потом другой, потом следующий. Так мы и работали, сменяя друг друга. На крышу нас выпускали парами. Пара работает, следующая готовится, находясь на последнем этаже станции. Руководители работ следят за работой по мониторам и готовящейся паре показывают дорогу, объясняют ошибки работающих и объявляют паре, находящейся на крыше, об окончании работы. Объявляют по громкой связи. Но, как правило, никто не слышит, так как все нервы сосредоточены только на работе, от всего остального отключаешься полностью. Видя, что работающие не слышат команду об окончании работы, руководители включают сирену. И ее-то слышишь, как в тумане.

Чья подходит очередь, те потихоньку надевают на себя защитные доспехи. Кстати, об этих доспехах. Мы надевали сначала свинцовую рубашку. Это просто лист свинца с отверстием для головы. На нее надевали фартук из резины со свинцом. Все это застегивалось на ремни. Таким образом, получалось, что закрыты только грудь и спина, а бока, руки, голова и ноги оставались открытыми. Правда, на голову надевали подшлемник от каски и респиратор на органы дыхания. На руки надевали резиновые перчатки. На сапоги надевали чулки химзащиты. Были еще свинцовые трусы, но их надевали очень немногие, так как в них никуда не убежишь. На глаза надевали еще очки. Вот и вся защита. Но самое интересное, что вся эта защита ходит по кругу. Один прибегает, снимает, другой ее тут же надевает. Так она и ходит без всякой химобработки. Правда, иногда меняют, когда лопнет ремень фартука или свинцовая рубашка. А так весь полк отработал в одной спецодежде. Можно было надеть эту спецодежду и, не выходя на крышу, получить приличную дозу облучения.

Итак, о работе. После всех приготовлений ты выходишь с напарником и выводящим на исходную. Тебе уже поставлена задача на выполнение работы. После команды бросаешься в проем в стене и по пожарной лестнице на крышу. Там бегом до места работ. Ты хватаешь лопату, напарник метлу, или наоборот. Мусор мы бросали в контейнеры или в железный короб. После того как закончил работу и прибежал на исходную, у тебя тут же отбирают индивидуальный дозиметр. Так что ты даже не знаешь, какая у тебя доза. Тебе говорят: посиди, не раздеваясь, отдохни. После проверки дозиметров, если у тебя близко к норме, отпускают переодеваться, мыться. Если же мало, то снова на крышу, еще на минуту. Норма у нас в 1986 году была 25 рентген. А сколько у тебя фактически на дозиметре, ты не знаешь, дозиметры-то проверяют без тебя, в отдельной комнате. Сколько хотят, столько и пишут, лишь бы не больше 25 рентген. У нас в прессе не раз публиковались статьи, где прямо говорилось, что дозы облучения буквально у всех занижены. Кому это надо было, одному богу известно. Поэтому недаром у всех наших ребят дозы облучения, как под копирку, 20–20–20–18–18 рентген. Даже несведущему человеку и то ясно, что это липа. Работали все в разное время и в разных местах. А в разных местах и радиационные поля разные. Так как же могло так выйти, что почти все получили одинаковые дозы облучения? /…/

После возвращения домой я стал ждать документы. Их выслали, правда, после неоднократных моих письменных запросов. И что бы вы думали? Какая доза облучения? Конечно, традиционная — 20 рентген. Сработала установка высшего командования — выше 25 рентген не ставить.

Вот тут и начались мои мытарства. Куда только я не писал запросы о том, что доза дьявольски занижена, но отовсюду приходил один ответ: ваши факты документально не подтверждаются. Писал аж самому Горбачеву, но, увы, ни ответа, ни привета.

Еще до отъезда из части мы с ребятами договорились, что будем ежегодно встречаться 26 апреля в день взрыва станции. Когда мы собрались на первую встречу 26 апреля 1987 года, я рассказал ребятам об этом вопиющем безобразии с дозами. Весь полк знал, как мы угорели. Тут же на встрече мы написали коллективное письмо с требованием о восстановлении справедливости. Все поставили свои подписи. По почте это письмо я отправлять не рискнул. Взял отпуск за свой счет и поехал в Москву, в Верховный Совет СССР. Там меня, правда, приняли нормально и отнеслись с пониманием. Написали на письме резолюцию: Министерству обороны срочно расследовать факты, изложенные в письме. Поставили печать Верховного Совета и отправили в Министерство обороны. В приемной министерства приняли мои документы и отправили меня домой. Вскоре из канцелярии Верховного Совета СССР пришла открытка с уведомлением о том, что по моему письму ведется расследование. Это было в мае, а где-то в октябре я получил новую справку с дозами. Там уже стояла доза 35,5 бэр. Откуда же она взялась, если это документально не подтверждалось? В марте 1987 г. я первый раз обратился в больницу. Сдал анализ крови. Медики сказали, что все нормально. Потом я узнал, что уже в марте гемоглобин в крови был 192. С каждым днем мне становилось все хуже и хуже, но я продолжал работать.

В сентябре 1987 г. я первый раз лег в больницу — и с этого началось. Месяц-полтора-два в больнице — пару недель на работе. Посылали лечиться меня в Москву, в Институт радиологии, в Киев, в Центр радиологии, в Пятигорск, в Институт клинической физиотерапии. И везде одно: заболевание не связано с ионизирующим излучением. Опять действует запрет, теперь уже по медицине. Правительственная комиссия и 3-е Главное управление Минздрава СССР выпустили постановление о запрете распространения сведений о количестве облученных, запрет о лечении больных и так далее. В общем, кругом одни запреты. Так заботится наша гнилая система о здоровье и нуждах человека. Поэтому и медики вынуждены ставить какие попало диагнозы и петь нам одни и те же песни: это у тебя так и должно быть, это от возраста.

В 1989 году в Киеве, в Центре радиационной медицины, был создан Межведомственный экспертный совет, которому разрешили давать заключение о причинах заболевания и инвалидности. В июне месяце я лежал там повторно на лечении. Подал документы на экспертный совет. В июле состоялось заседание совета, где мне установили, что заболевание связано с работами на Чернобыльской АЭС. Но об этом я узнал только в ноябре, когда получил документы из экспертного совета. Состояние здоровья все ухудшалось. В сентябре меня отправили на 2-ю группу инвалидности, но по общему заболеванию, с минимальной пенсией, а не по профессиональному заболеванию, так как заключения экспертного совета у меня еще не было. Итак, я стал инвалидом. Пенсия 120 рублей. А у меня семья: двое детей и престарелая мама, и впереди мрачное, беспросветное будущее. В сентябре же я попал на лечение в Москву, в 6-ю клинику. Эта клиника находится при институте, который прямо подчиняется 3-му Главному управлению Минздрава СССР. От этого управления и шли все запреты. Но там я получил ноль лечения и дополнительное облучение. Мне было сделано множество рентгеновских снимков. Снимали неоднократно позвоночник, тазобедренные суставы, шею, голову. Видать, это у них новая система лечения, лечить радиацию радиацией. В общем, взяли с меня для науки все, что им нужно. Нашли кролика. И никакой выписки из истории болезни, никаких рекомендаций на лечение.

В ноябре я получил документы из экспертного совета. Мне сделали повторную перекомиссию, дали заключение на профзаболевание. Соответственно пересчитали пенсию, и я стал получать доплату к пенсии до среднего заработка. Жить стало немного легче. Но таких, у кого есть связь заболевания с работами на Чернобыльской АЭС, единицы из общего числа ликвидаторов. А людей отправляют на инвалидность одного за другим. А как ты проживешь на минимальную пенсию, да еще в наше время, когда все прямо на глазах дорожает? Вот мы, 8 человек, находящихся в больнице, и решили объявить голодовку с выдвижением своих требований на социальные права. С этого и началось. Нас поддержали харьковчане — 120 человек, тоже находившиеся в больнице, затем Донецк, Новосибирск. Голодовку мы держали 9 дней. Можете представить, когда голодает здоровый человек и когда голодает человек, измученный и ослабленный множеством болезней. Правительство начало шевелиться. Появились постановления о льготах для участников. Но, правда, эти льготы только на бумагах. /…/

На этом я заканчиваю свою исповедь. Извините меня, дорогие читатели, за содержание и стиль изложения. Ведь это моя первая проба пера. Мы-то взрослые, ладно. Нам сам бог велел участвовать в ликвидации аварии, а каково детям, живущим в зонах повышенной радиации? Летом у нас в пионерских лагерях отдыхали дети из Гомельской области. Мы, ликвидаторы, решили съездить и навестить их. Купили им скромные подарки и поехали. Нужно видеть своими глазами этих детей, чтобы понять, насколько серьезно положение. Это дети, не имеющие детства, не имеющие будущего. Сердце кровью обливается, когда слышишь, как дети говорят о своих болячках. Это очень страшно. И не дай бог, чтобы где-нибудь на земном шаре разразилась трагедия, подобная чернобыльской.



1992

  
Шамиль Курбангалеев

190 дней



23 июня 1986 г. в 21.40 местного времени эшелон воинской части 74313, укомплектованный личным составом в количестве 5 рот и всем необходимым, вплоть до дров для кухни и отопления палаток, отправился со станции Первоуральск. /…/

Командиры рот и их заместители формировались из числа членов партии и имеющих профессиональную пригодность, например, строительную, связанную с радиационным направлением. Представитель штаба округа нацелил нас на то, что главная задача — замена специалистов среднего звена: мастеров, энергетиков, механиков и квалификационных специалистов — сварщиков, водителей спецмашин и строителей различного профиля.

26 июня наш состав прибыл на станцию Вильча Киевской железной дороги. Нас уже ждала колонна автобусов. Сначала мы прибыли на станцию — территорию ЧАЭС, где получили место постоянной дислокации: с. Страхолесье — на дамбе Киевского моря. К месту приехали под утро и сразу же стали обустраиваться — разбивать палатки, укладывать нары-лежанки. /…/

Наш военно-строительный отряд постепенно распределили по всем объектам ЧАЭС: демонтаж и восстановление 4-го блока, строительство 5 и 6 блоков, ремонт 1-го, 2-го, 3-го блоков, строительство пунктов санитарной обработки (ПУСО), хранилище отходов ядерного топлива (ХОЯТ), объекты водо- и энергоснабжения, инженерные коммуникации (связь, радио, телефон). Затем и строительство нового вахтенного городка “Зеленый мыс” для эксплуатационных служб ЧАЭС, живущих на пристани “Белые корабли”, а впоследствии и строительство нового городка Славутич. Каждый день личный состав части в 7 утра выезжал по объектам распределения и возвращался в 20—21 час. Многим солдатам, закрепленным за объектами, постоянно выдавали талоны на питание из расчета 2 руб. 85 коп. (завтрак, обед, и ужин). Всем работающим на объектах выдавали спецодежду коричневого и белого цвета, респираторы Р-5, “лепестки”, которые меняли по мере загрязнения, иногда несколько раз в день. Выдавали дозиметры разных типов, которые солдаты получали после медосмотра и сдачи крови, а после вахты сдавали на контрольных пунктах. Тех, чья кровь была плохая, отправляли обратно в часть. Каждый вечер в 22 часа командир части проводил оперативку, где командиры подразделений отчитывались о проделанной работе, обстановке в ротах, о настроении и поведении личного состава…

Питание было отличное, обильное. Пищу принимали в столовых по талонам или в своей части, т.к. пить воду, есть овощи и фрукты запрещалось, поэтому при выезде на вахту людям выдавали по 2—3 бутылки минеральной воды. Запрещалось раздеваться, купаться, загорать, задирать палатки — все было загрязнено. Фон радиации вокруг части доходил до 300 млр, хотя ежедневно проводили дезактивацию. Лето выдалось жаркое, ни капли дождя вплоть до 19 декабря, когда выпал снег. Температура в тени +35, жили мы у Киевского моря, но вода заражена. Дегазационно-душевая установка была одна на всю часть, да и вода была привозная. Перед командованием встала проблема — нужна баня. Строительство бани выпало на 3-ю роту. Командир части Перепелица Петр Николаевич поставил задачу — построить баню за три месяца — к сентябрю, выделил нам 5 специалистов из числа солдат. Баня была построена по всем правилам СНиПа — из трех отделений — предбанник, моечное отделение с душем на 10 точек и парная. /…/

На одном из совещаний командир части информировал офицеров и личный состав о том, что придется зимовать — и не один год. Наступали холода, в палатках находиться было невозможно. Нашей части, как и другим строительным батальонам, выделили место для дислокации. Началось строительство нашего городка: казармы, столовая, склады для хранения имущества и продовольствия, бани, КТП, КПП и другие необходимые сооружения. Нашей роте — автору этих строк — поручили строительство столовой, гостиницы, КТП, КПП. Строили своими силами. Стройматериалы нам завозили централизованно.

В начале ноября мы переехали на зимние квартиры, к тому времени личный состав части заменился на 20—25%. Дело в том, что по приказу свыше солдаты и сержанты, получившие 10 и более рентген, демобилизовывались.

В каждой казарме жили по две роты. Офицеры и старшины располагались в отдельных щитовых домиках, состоящих из 5 комнат.

В конце каждого месяца командование части в лице замполита майора Белоносова В.В. подводило итоги работы. Наиболее отличившихся солдат, сержантов и офицеров награждали грамотами разных уровней — от командования части до министерства. Отправляли благодарственные письма по месту работы и призыва. По окончании срока службы были представлены к правительственным наградам многие солдаты, сержанты и офицеры, а затем и к ордену Мужества — в этот список попал и автор этих строк.

Так закончились наши чернобыльские будни. 30 декабря основная часть офицеров запаса вылетела домой, пробыв в этом жарком и “грязном” краю 190 дней.


Лидия Артемова

Глазами жены чернобыльца



Я — обычная женщина, работаю в детском саду воспитателем, родилась и всю жизнь живу в Ейске. В 1986 году моему мужу, Артемову Александру Николаевичу, было 30 лет, а нашей дочке — 3 года. Однажды ночью приезжают военные с автоматами, забирают, вроде как на переподготовку. Заметьте, не сам вызвался ехать, как потом попрекали кругом — “Мы вас туда не посылали!” Получаю письмо от него уже из Чернобыля. Моют радиоактивную пыль, зарывают все в траншеи в Припяти, в общем, два месяца живет и работает там. А ведь он не военнослужащий — просто рабочий, но гребли тогда всех — никто не посмотрел на то, что только один ребенок у нас. Это потом уже приказали брать тех, у кого не менее двоих детей.

Вернулся мой муж и сразу попал в больницу — начался распад крови. Сколько литров крови и отмытых эритроцитов влили в него — не описать! Попал в краевую онкологию, потом в тяжелейшем состоянии был отправлен в Москву самолетом — в Институт гематологии. Сколько же он перенес за эти годы! Распад крови — посадили на 28 таблеток гормонов в день. Год он был покрыт весь гноем, как чешуей. Потом выросла одна женская грудь, которую удаляли хирургически, затем рак щитовидки — удаляют полностью все, — теперь всю оставшуюся жизнь — гормоны! Сейчас муж инвалид второй группы пожизненно с тяжелейшими гормональными нарушениями. Человека лишили возможности иметь сына, лишили здоровья в 30 лет, работы. Я с 30 лет живу “ни баба — ни девка” с облученным человеком. Все тяну сама, потому что муж болен. Как я могу предать его — если его и так предало и наказало государство.

Посмотрите статистику, сколько чернобыльцев-ликвидаторов стало инвалидами, сколько спились, покончили с жизнью потому, что семьи их не устроены, — их бросают жены, у них нет детей, а у кого есть, — то они не могут их содержать и выучить. Ведь инвалиды Великой Отечественной войны (дай Бог им здоровья!) — помогают уже своим внукам и правнукам, а у этих, еще молодых мужиков, дети, их содержать надо, учить, а кругом все платно. Мы тоже четыре года учили нашу единственную дочь в институте города Ейска, а к пятому курсу, когда заплатить надо было уже тридцать тысяч в год, — пришлось брать ссуду в Сбербанке. Когда узнали, что муж инвалид, ему сразу отказали. Оформила документы на себя, а его взяла вторым поручителем. В отделе кредитования ему опять отказ. Говорят: “Вы инвалид, поэтому даже поручителем быть не можете у жены”.

Мы прожили вместе 35 лет, и я никогда не видела, чтобы он плакал. А тут слезы текут у него от обиды, он кричал начальнику: “Я что, изгой? Если меня государство сделало инвалидом, я что, стал человеком второго сорта?” В общем, подруги стали поручителями, дочь доучили, а комок обиды остался внутри.

Меня не оставляет мысль, а как же другие инвалиды, ведь у людей разные бывают ситуации, когда обращаться приходится в банк, а ведь Сбербанк наполовину государственный. Скажите, где еще в мире будут так относиться к инвалидам, тем более к тем, кто спасал чужих детей от радиации, а теперь не может помочь своему дитю!

А два года назад муж собрался подлечить здоровье в санатории — первый раз в своей жизни взять путевку. Врач, ведущая чернобыльцев, велела обойти всех врачей, сдать анализы. Неделю он не вылезал из поликлиники, все собрал, даже путевку в Апшеронск дали уже на руки. А врач говорит: “У вас был рак, плохие анализы, вам санаторий противопоказан”. А какие же анализы могут быть, если здоровье хуже и хуже? Понятно, без щитовидки нельзя принимать грязи, ванны, но съездить воды минеральной попить, подлечить желудочно-кишечный тракт — можно. Ему было сказано в ответ: “А вы знаете, сколько стоит путевка, чтоб вы ездили воду пить?” /…/

От обиды муж отказался от соцпакета, и теперь даже лекарства мы два года покупаем за деньги. Ходит лечиться теперь к участковому врачу. Вот так, на шестом десятке, — он даже в санатории не был ни разу в жизни. Неужели нельзя хотя бы один санаторий отвести для таких больных, ведь их тысячи по стране — пусть не будет электропроцедур, грязей — пусть лечат природными факторами. Неужели эти люди не заслужили? Пусть люди, сидящие в руководящих креслах, подумают, что будет с нашей страной дальше. Наступают годы техногенных катастроф, не дай Бог, чтобы такое повторилось.

Хочу обратиться и к женам чернобыльцев. Берегите и жалейте своих мужей. Пусть иногда срываются, кричат, нервно реагируют на все — спасибо, что живы! Ведь сколько они пережили! А сегодня их часто заставляют чувствовать себя людьми второго сорта.

Представьте только, в тридцать лет стать инвалидом, лишиться всего, о чем мечтал, на что надеялся. Я уважаю своего мужа за то, что он никогда не размахивал своим удостоверением, не стремился получить ордена и медали. Он говорит: “К чему столько шума, как люди, так и мы выживем!”

Никто не поймет горе другого человека, пока не примеряет его на себя. Надо каждому чиновнику представить, что это у него начался распад крови, выросла женская грудь, операция за операцией, ушла жена, нет денег, нет детей, семьи, куча лекарств каждый день, — вот тогда они задумаются, как жить этим людям. Но как говорится: “Сытый — голодному не товарищ”.

Недавно меня поразил рассказ по телевидению об одном петербургском враче. Когда пришли “зурабовские времена” и стало плохо с выпиской дорогих лекарств, — этот человек не поленился, составил список всех своих тяжелобольных (76 человек) и пошел по кабинетам чиновников. Говорит: “Вот список — вычеркните фамилии тех, кто не достоин жить!” А чиновники, особенно мелкие, как известно, трясутся за место свое. Так никто из них и не решился ничего вычеркивать. И врач отстоял всех своих больных. Я желаю, чтобы вам, дорогие мои чернобыльцы, попадались на пути только такие люди, потому что сейчас только на людей и остается надеяться!

Hide  

[jack74]

Надибав блог одного сургутського хлопця, Вадима Туркича... Пацан, дивлюсь, дуже серйозно цікавиться цією темою, понаписував купу блогів по темі, з купою фактів, відео, фото, що сюди все перепощувати просто марна справа, а тому раджу переходити прямо до нього і читати. Дуже цікаво! Хлопчина МОЛОДЕЦЬ!

 

Отже, прямі посилання на його блогі по темах:

Цитувати

 

☢Чернобыльская трагедия.☢
26.04.86. 1:23:40
ЧАЭС. Часть 1.
ЧАЭС. Часть 2.
ЧАЭС. Часть 3.
ЧАЭС. Часть 4.
ЧАЭС. Часть 5.
Вырезки из журнала "Огонек".
Монолог жены погибшего на тушении АЭС пожарного.
Объект "Укрытие"
Закрытие ЧАЭС. 15 декабря 2000 года.
Гибель экипажа МИ-8 2 октября 1986 года.
Человек, которого нет. Горький монолог белорусского ликвидатора.
Художественные фильмы про Чернобыль.
Тоннель под реактор 4 энергоблока.
Первый фотограф Зоны. Игорь Федорович Костин. 1936 — 2015 гг.
Самое жуткое место Припяти.

 

Техника Чернобыля:
Бетононасосы
Защита от радиации
Гражданские машины
Гусеницы вместо колес
Краны
В небе над АЭС
Бетоновозы
БТР и БРДМ
Автобусы
Пожарные машины
Техника во время ликвидации
Грузовые автомобили
Ж/д транспорт
Техника во время ликвидации. Ч2
Люди
Роботы
Не совсем обычные машины
По воде

Рассоха и Буряковка

 

 

[jack74]

У Каннах представили документальний фільм про Чорнобиль

Цитувати

У неділю, 15 травня, в українському павільйоні на 69-му Каннському кінофестивалі представили документальний фільм Максима Микитася «Чорнобиль. Зона майбутнього». Про це повідомили в прес-службі Київського міжнародного кінофестивалю «Молодість».

Цитувати

Документальная лента «Чернобыль. Зона будущего» - главное культурное событие, приуроченное к 30-летию Чернобыльской катастрофы. Этот уникальный фильм не только рассказывает о прошлом ЧАЭС и зоны отчуждения, но и впервые позволяет увидеть перспективы развития этих бескрайних просторов. Эксперты в различных областях приоткроют завесу и расскажут, как зона отчуждения еще сможет послужить Украине, превратившись в первый центр зеленой альтернативной энергетики.

Показати прихований контент  

Hide  

 

[jack74]

"Арку" добудували і почали насувати. За чотири дні мають насунути.

Старіші відео про "Арку"  

 

і паро мультиків про процес будівництва

 

 

Hide  

 

Про НБК "Арка" (Новий Безпечний Конфайнмент)

і панорама

[snouden]

32 роки.

Роки біжать, не стишують галопу.

Хто знає, яка ситуація на зоні? Забруднення уходить?

[jack74]

НВО, котрі продюсували "Гру престолів", почали спродюсували п'ятисерійку "Чорнобиль"... Вже вийшла перша серія. Фільм художній, звичайно, але, схоже, атмосферний.

трейлер

Спойлер

 

Цитувати

Кіновиробництвом серіалу вирішили зайнятись американський телеканал HBO, найбільш відомий за роботою над грандіозним проектом "Гра престолів", а також британський телеканал Sky.

Сценаристом та продюсером серіалу став Крейг Мазін ("Дуже страшне кіно", "Похмілля", "Ангели Чарлі"), який пообіцяв, що "робота буде максимально реалістичною", а виконавчим продюсером – Керолін Штраус ("Секс і місто", "Гра престолів"). Режисером стрічки виступив творець відомих стрічок "Пуститися берега", "Вікінги", "Ходячі мерці" Йохан Ренк. Відомо, що зйомки серіалу проводились у столиці Литви, Вільнюсі.

Серіал складатиметься з п'яти епізодів, які розкажуть не лише про наслідки аварії на АЕС на території України, а й на сусідські території. Прем'єра серіалу в Україні та світі відбулась 6 травня 2019 року. Випуск епізодів відбуватиметься кожної календарної неділі (в США) і понеділка (в Україні). В Україні його легально можгна переглянути на стрімінгових платформах oll.tv, megogo.net, sweet.tv, divan.tv з підпискою, що включає колекцію "Амедіатека".

 

А подивитись в онлайні на халяву можна, напр.,

- ось тут є версії в дубляжі від Амедіа і в оригіналі з субтитрами,

- а ось тут, напр., вже є з українським дубляжем (а також тут є дубляж від КолдФільм і від Байбако)

 

"BBC" про "п'ятисерйку" (серіалом мені його назвати якось коробить):

Серіал "Чорнобиль": болісна історія без прикрас

Сценарист серіалу HBO про Чорнобиль: "Відчуваю відповідальність перед народом України"

Змінено 9 Травня, 2019 в 15:14 користувачем jack74

[jack74]

36 років....